Имя в искусстве | К 100-летию со дня рождения великой русской певицы Марии Николаевны Мордасовой
Виктор Силин
Входная дверь то и дело непрестанно хлопала. И всякий раз в репетиционную вместе с хористами и плясунами нахально вваливался клуб ледяного воздуха. - А мороз точь-в-точь как в сорок третьем, и сугробы намело – не пройдешь – не пролезешь. Я, вот, нынче полные бурки снега набрала, пока бежала на репетицию, - первое, что выпалила Настя Кузнецова всей честной компании хористов, уже чин - чином выстроившихся в одну линию. - Да у тебя, подруга, и нос как у Деда Мороза, - весело подмигнула Мария Мордасова. – Краснющий! – И крепко обняла Настю за плечи, прижала к себе.
В тот день исполнялась третья годовщина, как Воронеж освободили от немцев, и по сему поводу намечался большой концерт Воронежского хора. А с утра – генеральная репетиция. Все не то чтобы явно мандражировали, но чувствовалось какое-то внутреннее волнение. Оно заставляло собраться, сгруппироваться. А тут ещё спозаранку на репетицию пожаловали первые участницы крестьянского хора Митрофана Ефимовича Пятницкого, а ныне – колхозницы, Кривцова и Калашникова. И от этого волнение ещё больше усилилось: как они, познавшие уроки выдающегося фольклориста, оценят их пение? Из небольшой комнатки, расположенной притык к репетиционной, друг за другом вышли худрук Воронежского хора и композитор Массалитинов, директор Рогинская и участницы хора имени М.Е.Пятницкого Кривцова и Калашникова. Обе были в валенках, с накинутыми на плечи видавшими виды шаленками, когда-то черными в редкую полоску, а теперь изрядно полинявшими, ставшими серыми и невзрачными.
Массалитинов, чуть выждав, негромко, но с нажимом на каждое слово произнес: - Итак, начнем. Пройдем все по порядку. Тут же шум умолк, а гости и Рогинская присели на лавку, стоявшую неподалеку вдоль стены. - В этом году мы отмечаем славный день освобождения любимого города в условиях мирного строительства, - вышла чуть вперёд ведущая концерта. – И воронежцы, весь советский народ, от чистого сердца благодарят доблестную Красную Армию и величайшего полководца, мудрого и гениального товарища Сталина. Им мы обязаны жизнью, радостным настоящим и прекрасным будущим. С этими мыслями и чаяниями воронежцы идут навстречу выборам в Верховный Совет СССР, которые состоятся 10 февраля. И потому сегодняшний большой концерт мы открываем песней о первом всенародном кандидате - товарище Сталине «Ты цвети, наш край родимый», написанной композитором Константином Масалитиновым на слова поэта и сказителя Ивана Ольховского. И тут же, без малейшей паузы, вступил хор:
Сталин – вождь великий, мудрый, У советского руля, Ты цвети, наш край родимый, Славься русская земля.
Получилось широко и раздольно. Второй прозвучала старинная солдатская песня «Об чём мальчик зажурился». Её в Воронежский хор принесла простая колхозница из Александровки Анастасия Лебедева, та самая Лебедева, хор которой в тридцать девятом году принял участие во Всесоюзном совещании народных коллективов, проходившем в Москве. Тогда Лебедева преподала Мордасовой и всем молодым исполнительницам урок: «В веселой, заводной песне все косточки должны ходуном ходить». Через три десятка лет Мария Николаевна вспоминала: «Урок тот я крепко себе зарубила, и потому у меня наберется десятка два всяких «дробей» и «проходок». Частушку с кислым лицом не споешь, её надо так в зал бросить, чтобы все сидящие заразились ею, чтоб охота и подпеть, и в пляс пуститься была». - «Заиграем веселее», - объявила ведущая очередной номер. И уточнила: - Есть и второе название у этой песни – «Праздничная». Слова на музыку Константина Массалитинова написала артистка нашего хора Мария Мордасова. Она и солирует. Мордасову словно вытолкнули из артистического строя, и она, улыбнувшись, повела за собой хор. Во втором отделении вновь пела Мордасова. На этот раз вышла с частушками. Мордасова, приплясывая, озорно показывая в воображаемый зал, словно приглашая последовать за ней, повела:
Веселей играй, гармошка, Расступися, хоровод! Звеньевая боевая, Семисотница идёт. Да пускай, моя подружка, Что росточком я мала, А в работе комбайнера Своего обогнала. Разошью тебе на память Шарф серебряной каймой, Ты на фронте был героем, На полях – передовой.
Гости – Кривцова и Калашникова - заметно оживились: «Хорошо, да и только! – сказала одна из них. – Кладезь песенный, а не Мордасова!..» Репетиция окончилась. - Девочки, - встала с лавки директор хора Галина Рогинская, - хоть сегодня и ответственный концерт, но занятия в школе никто не отменял. Так что – никаких пропусков! У нас каждый артист должен иметь и общее среднее, и музыкальное образование. А с завтрашнего дня всю неделю выступаем в подшефных воинских частях и в школах. - Ну вот, - натягивая на себя телогрейку, заметила Настя и подошла к Мордасовой. - Опять все вечера будут заняты. Никакой личной жизни… - А что ж ты хотела? – последовал ответ. – Знала, куда шла. Все отдыхают, а артисты работают. - Ладно, не агитируй меня за Советскую власть, - сдалась Кузнецова. – Давай хоть в кино сходим. Сто лет никакую кинокартину не смотрела. В городском кинотеатре «Тахир и Зухра» идёт. Говорят, очень душевная картина. О любви. К тому же и повод у нас есть – у тебя ведь, Маня, если мне не изменяет память, 1 февраля, день рождения. Давай устроим маленький праздник. Обещай мне! Обещаешь? - Всё-то ты помнишь, Настя. Ладно, обещаю, на мой день рождения идем с тобой в кино.
Бабка-повитуха вышла в сенцы, где на пороге дед, Степан Дмитриевич Яркин, раз за разом сворачивал «козью ножку». - Ну что смолишь одну за другой цигарки? – сказала незлобиво, а больше для порядка, повитуха. – Разродилась, слава Богу, Прасковьюшка. Девка у вас теперь, у Яркиных. Орёт, горластая, смолку нету. Нешто певуньей, как и мать её, будет… Дед затушил самокрутку, сунул её в карман и зашел в избу. На полатях под стеганым ватным одеялом лежала невестка деда Степана, Прасковья, а рядом, с правого плеча, завернутая в старую застиранную и оттого мягкую холстину, лежала примолкшая новорожденная. - Ну вот, - первое, что сказал дед Степан, - с прибавлением семейства, значит. Третья по счету, получается, у вас с моим сыном Николаем доченька. Зимний день короток. В обледенелое оконце еле-еле проскальзывали остатки первого февральского дня. - Как назовём-то? – спросил дед Степан. - Марусей, Маней, - услышал он в ответ. И было сказано Прасковьей это так утвердительно и веско, что никаких сомнений насчет имени новорожденной уже и быть не могло. - Мария так Мария, - согласился дед Степан. – В нашей Нижней Мазовке ещё одна Маня будет. Пойду-ка я ей лапотки сплету. - Да какие ж ей лапотки? – всплеснула руками повитуха.– Дитё только народилось… - А впрок будут, - нашелся дед. – Не успеешь глянуть – встанет на ножки наша Манечка и бегом побежит. Спустя многие-многие годы, став известной певицей, объехав полмира, Мария Николаевна вспоминала: «Дед Степан никогда молча не ходил – всегда песня с ним, лапти плел мастерски – они у него только отлетали, и работал обязательно с песней».
Нижняя Мазовка - деревня, входившая в Черняновский сельсовет, что на Тамбовщине. Деревня она и есть деревня. Ни церкви, ни школы. Зимой снега наметет так, что и дверь в избу не откроешь, а осенью от дождей черноземы раскиснут – хлябь непролазная. И только весной и летом здесь настоящий рай. По соседству же целая россыпь сёл – Малиновка, Татаново, Горелое, Перкино, Черняное, конечно… Как-то в начале семидесятых приехала Мордасова на родину, и как обычно получился импровизированный концерт. Собрались подруги детства, двоюродные сестры. Сначала, понятное дело, разговоры. Как водится, родителей помянули. - Мама наша всё в рифму говорила, - вспоминала Мария Николаевна. – А следом и мы, дети, стали рифмовать. Вот так, например: «картошка – Тимошка – гармошка». Получался стихотворный ряд. - А помнишь, как на большой православный праздник ты запела, да во всю мощь? – спросила Мордасову подруга детства Аграфена Ильинична Савенкова. – А маманя тебя тут же окоротила: «Да разве ж можно под Николин день песни играть?!» А ты ей ответила: «Может, оно и грех это, мама, но только песня у меня из самой души идёт». - Сколько лет прошло, а ты, Груня, оказывается, помнишь, - растрогалась Мария Николаевна. – Оно верно: душа поёт – значит, праздник. А от мамы мне в наследство достался целый сундук песен. Все, что ни возьми – нашенские: «Сваха ты, сваха», «На ком кудрюшки», «На горке калина», «Уж ты, дедушка старой»… И неожиданно прервав перечисление народных песен, озорно подмигнув, Мордасова тут же выдала:
Обожаю Троицких, Малиновских, перкинских, Горельских, татановских, А люблю черняновских!
И так же неожиданно смолкла. Подруги начали Мордасову обнимать: «Да родненькая ты наша…» Есть у тамбовского писателя Бориса Иллёшина в книге «…И голубые небеса» очерк о Черняном: «Черняное – село песенное. Петь здесь повелось издавна. В этих краях, кажется, сам воздух насыщен музыкой: и весной, когда жаворонки звенят в поднебесье, а соловьи в приречных зарослях берут такие немыслимые разгоны, что дух перехватывает, и в июне, в пору духмяных трав, когда дергачи без устали скрипят в лугах, перепела перекликаются в поле, кукушки неумолчно кукуют на опушке леса. И какое поле без «Спать-полоть, спать-полоть!», какой лес без звонкого «ку-ку, ку-ку!», эхом перекатывающегося по просекам, какое заросшее камышом озеро без крика чибиса «чьи вы? чьи вы?». Исчезни это, и природа померкнет, потеряет свою гармонию и музыкальность». И далее он говорит: «В здешних местах родилась Народная артистка СССР, Герой Социалистического Труда Мария Николаевна Мордасова. В семье Мордасовых все любили песни, знали их множество – и дед Марии Николаевны, и мать, и отец, и дядя. - Ну и я в них пошла. Бывало, соберу девчонок во дворе, встану на ящик – и пою, - рассказывает певица. – В школьном хоре участвовала, потом – в колхозном. Всем нравилось, и я гордилась этим». И хотя Яркины всей семьей перебрались из Нижней Мазовки в Черняное, но и здесь попервой школы не оказалось. «В семилетку – за семь верст бегала, - говорила Мария Николаевна. – Обуться-одеться не во что было. Но учиться нравилось, и знания давались без труда». И тут же с улыбкой добавляла: «Хотя без труда ничего не бывает».
Маруся стояла на пороге и не решалась войти в избу. Вся какая-то взволнованная, непривычно нерешительная. - На смотр художественной самодеятельности меня в область посылают, мама. Только вот ни платьишка, ни обувки нет… - Про обувку ты это брось, - махнула рукой мама, Прасковья Прокофьевна. – Бери свои «Эх, лапти мои» - они уж тебя точно выручат. Так они и решили, что петь на смотре Мария будет шуточную народную песню «Эх, лапти мои», с которой она уже победила на районном конкурсе. Нарядов, конечно, не нашлось. Но к старенькому платьишку подошел платок, вышитый мамиными руками. В Тамбове – шёл 1938 год – располагалось артиллерийское училище, «школа», как тогда говорили. Вот в нем-то и проходил заключительный областной смотр художественной самодеятельности. Зал битком набит. А вокруг курсанты и молоденькие лейтенанты. Её вызывали трижды и никак не хотели отпускать: уж так всем понравилась эта милая, улыбчивая девчушка. А как она выплясывала, как притоптывала, будто и правда на ней были новые лапти. И вот объявляют решение жюри: «Первое место и приз – кожаные ботинки – присудить солистке Черняновского хора Яркиной Марии». Она сначала не поверила услышанному и даже переспросила соседку, сидевшую рядом: - Кого наградили, как фамилия? - Какую-то Яркину, - ответила та. - Так это ж я – Яркина… - Ну значит – ты и победила. Домой она вернулась под вечер. Домашние хлопотали по хозяйству. Кто-то поливал огородину – их ведь в семье было четырнадцать детей, - кто-то готовил ужин. Маруся приостановилась у порога. Навстречу с керосиновой лампой в руках шла мамушка: - Ну что там у тебя, говори быстрее. Отрезом на платье тебя наградили? - Нет, не наградили, - вздохнула Маруся и поставила на порог новые кожаные ботиночки.
Все предвоенные зимы были одна холоднее другой. Ну в точности, как потом и в сорок третьем, и в сорок шестом… Так вот зима с тридцать седьмого на тридцать восьмой выдалась такой, что вода в колодцах промерзала до основания, то есть до самого дна. «Ох, девка, - говорила в сердцах мать, - не дай Бог простудишься, захвораешь, оно, ведь крупозное воспаление легких только так на ферме можно заработать». Крестила дочь вслед и скорбно вздыхала. Маша Яркина пошла на ферму, стала дояркой. Руки у неё сразу же загрубели, стали шершавые (Мария Николаевна впоследствии вспоминала: «В Москве после концертов у меня просили руку поцеловать, а я её за спину прятала, говорила, что шершавые, мол, некрасивые, а когда пожимала кому-нибудь руку, то говорила: «Чувствуете, что я дояркой была?»). Вместе с ней трудились Аграфена Савенкова, Мария Никольская, Мария Дутова. По двенадцать коров у каждой. «Первую корову, которую привели на МТФ, доверили доить мне, - вспоминала Аграфена Ильинична Савенкова. – Трудно было, все ведь вручную делали: и доили, кормили, воду таскали, чтоб попоить скотину, навоз убирали». А Мария Николаевна добавляла: «Помню, зима стояла – холод нестерпимый. Колодец, что возле фермы, всегда промерзал до самого дна. И тогда лом подхватишь – и на речку Цну: продолбишь лед, зачерпнешь два ведра воды – и на ферму. А вернешься ещё раз – воды-то требовалось ой-ё-ёй сколько – уже полынью льдом затянуло. Вновь лом в руки. Три года я на МТФ вахту отстояла». Вот в ту пору она и влюбилась. Звали его Ваней. Тутошний он был, местный. По её судьбе прошли три Ивана. Первый – черняновский. Полюбила она красивого односельчанина, и тот ответил взаимностью. И вроде дело шло к венцу, но родители Марии воспрепятствовали сему браку и выдали дочь за другого Ивана – из соседней деревни по фамилии Мордасов. Мария покорилась родительской воле и вышла за него замуж. Попала она в хорошую семью, и свекор, и свекровь души в ней не чаяли. И сын их, Иван, не был ей постыл, но и люб не был. Помаялась она, помаялась и ушла от него. Да так, чтоб и случайно не мог он её встретить, увидеть: в Воронеж уехала, на швейную фабрику поступила, пела в фабричном хоре. А потом – война. Иван Мордасов ушел на фронт и погиб. Когда же она встретила третьего Ивана – лискинца Руденко, вышла за него замуж, то сказала или попросила: «А фамилию – Мордасова – менять не буду. Пусть его фамилия останется, в память, что сложил голову на войне».
С Руденко же они прожили счастливую жизнь, говорили, что как два голубка неразлучных. Он – всегда рядом: и на сцене, и в жизни. И музыку к её текстам песен и частушек писал, и обработки делал. И в мир иной отошли они друг за другом. Про него, своего Ваню, она и сочинила прибаски «Ваня-Ванюрок»:
Ой, сыграй, Ваня, сыграй, милый, Ай, гармонист ты наш любимый! Ох, Ваня-Ванюрок, Ваня-Ванюратка, Привязался ты ко мне, Словно лихорадка.
Вообще, она была выдумщица. Надо же такие припевки, как сама говорила Мордасова «купырики», напридумывать: гыпдарь-кындарь, кына-кырки, винда-дора, уты-нуты или же целый припев в «Нескладушках»:
Тинтель, винтель, тинтель, винтель, Тинтель, тинтель, тинтеля, Тинтеля, тинтеля, Винтель, тинтель, тинтеля.
...В кино на «Тахира и Зухру» в день рождения Мордасовой они с Настей Кузнецовой всё-таки сходили. Даже малость всплакнули: уж очень им было жалко эту молодую и красивую пару влюблённых, которой так и не улыбнулось счастье.
Источник: газета «Коммуна», №10 (26399) | Пятница, 30 января 2015 года
