Печать
Просмотров: 8891

Деда Бабая в пятиэтажке, где он жил, знали все соседи. Любили, жалели… Странным он был стариком.
История его жизни была такой же, как у многих. Родился в селе, вырос на колхозных «харчах», воевал в Отечественную, вернулся контуженный. В родной Михайловке встретил будущую жену.
Галина приехала из города с котельного завода с самодеятельным хором. Была организатором коллектива, руководителем и участником одновременно. Бабаев, увидев её, поющую на сцене, к удивлению сельчан ушел из зала после первого же номера, а вернулся усталый, уже к концу концерта, с букетом жарков, что росли на дальнем пастбище в семи километрах от села. Не особо-то разговорчивым он был, поэтому, когда девушка вышла на крыльцо сельского клуба, Бабаев, не сказав ни слова, сунул ей в руки цветы и круто развернувшись, пошагал домой. Через месяц он поехал в город и увез молодуху в колхоз.
Деревня быстро наскучила горожанке. Да что и говорить? Ни театров, ни кино, только пьяные мужики иногда на улицах цирк устраивали. То кольями дерутся, то песни горланят.
В общем, уехали скоро Бабаевы из Михайловки. Глава семьи на завод устроился, а Галя вернулась в музыкальную школу. Преподавать. Теперь уже ни в деревне, ни в городе никто не скажет, что связало деревенского парня из простой крестьянской семьи и городскую девчонку, воспитывающуюся в богемной среде актеров провинциального театра, только ладили они между собой на загляденье. Голос друг на друга за всю жизнь ни разу не повысили. Все Витенька, да Галенька.
А может быть, просто… Музыка их друг к другу притянула. В молодости-то Виктор Иванович женихом знатным был. Не одна из колхозных красавиц засматривалась на ладного гармониста, что на разгульных деревенских свадьбах плясовыми баловался. Да и в войну не одна дорога германская слышала переборы его хромки да алтайские задорные частушки.


Потом, вечерами, соседи по площадке пятиэтажки часто слышали нежный Галин голос под звонкие переливы гармони, что до самой смерти оставался таким же душевным и красивым, как в молодости. Любила Галя песни старые, лет военных. «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…» В эти моменты Бабаев её особенно любил. Пела Галя с надрывом, характерным для русских песен, выводила мелодию нежно, словно ниткой серебряной вышивала. Пальцы Виктора Ивановича в это время начинали жить своей жизнью, с небывалой легкостью лаская кнопки хромки. А их хозяин, не отрывая глаз, смотрел на жену.
Умерла Галя внезапно. Ночью. Несказанно-нежданно остановилось поющее сердечко горожаночки и остался Виктор Иванович один век коротать. Детей-то бог тоже прибрал… Старший где-то в Чехословакии в танке сгорел, а дочка младшенькая еще десятилеткой из Бии не выплыла. Ножки судорогой свело…
Выдержал Бабаев эти горести, лишь поседел раньше времени, а вот после смерти жены начали соседи замечать безобидные странности в старике. Почти перестал Виктор Иванович с людьми разговаривать. В магазин идет и то на записке пишет, что купить надо. Так продавщице бумажку и подает.
Дети прозвали старика «дедом Бабаем». Потихоньку-помаленьку кличку подхватили и взрослые. Однако, если и называли его так, только «за глаза». Уважали ветерана…
А еще после смерти жены спать совсем перестал Виктор Иванович. Только глаза прикроет, как себя с гармонью видит, а рядом Галю любимую. Будто свет неземной откуда-то струится, а вокруг мелодия. Будто купаются они в этой мелодии, живут ею. И вот только почему-то поет не она, а он: «Я хочу, чтоб услышала ты, как тоскует мой голос живой…»
Была еще одна странность в старике. Летними сумерками выходил дед Бабай с гармонью на улицу, садился на скамейку и начинал играть. Смерть жены отразилась и на его музыкальном мастерстве. Пальцы старого гармониста уже плохо чувствовали инструмент, да и сама хромка за долгие годы своей творческой жизни уже перестала удивлять кристальной чистотой звука. Часто можно было наблюдать картину, как дед Бабай, наклонив ухо к гармони, пытается подобрать нужную ноту. Безуспешно…
Современной музыки Виктор Иванович не понимал, да особо к этому и не стремился. За что как-то и пострадал. Однажды вечером вышел на улицу, как всегда, держа в руке футляр с гармонью. А скамейку, что около подъезда, заняли четыре незнакомых парня с гитарой. Один из них старательно бил по струнам, не успевая толком "зажимать" аккорды, а остальные пели или скорее кричали что-то из рока, не забывая при этом разливать «белую». Дед Бабай немного послушал, горько усмехнулся и направился к другой скамейке. Скоро полилась оттуда нежная мелодия вальса. Перебила она нестройное бряканье гитары сразу же. И понеслась над двором, залетая в подъезды и останавливая прохожих на улице.
Скоро молодежи надоела такая конкуренция. Один из них, приняв еще рюмку, пошел к старику на разговор.
- Слышь, дед, топал бы ты домой по добру, да бабке своей частушки играл, - пьяные глаза парня с презрением глядели на Виктора Ивановича.
- А что, сынок, помешал я разве? – непонимающе спросил дед Бабай. - Вроде на улице-то на этой я живу… Всю жизнь здесь играл.
Парень, ощерившись в глумливой улыбке, сказал:
- В общем, дед, предупредил я тебя, так что не обижайся…, - и вернулся к своим.
Виктор Иванович задумался, потом пожал плечами и во всю мощь старенькой гармони грохнул «Подгорную». Рванулись в небо звонкие переливы хромки и… захлебнулись через минуту...
Катали подвыпившие парни старика по земле, били со знанием дела... Ногами, как в дешевых боевиках, все больше по почкам, да по лицу попасть стараясь. А один даже по левой руке кроссовкой крутанул, по пальцам от души проехался. Рядом с Бабаем повизгивала в тонком плаче гармонь, с болью отзываясь на каждый удар по своему старому корпусу.
Здесь бы умереть ветерану от рук молодых отморозков, да хорошо какой-то прохожий вмешался. Не долго думая, схватил булыжник, да принялся парней охаживать. Через минуту нападавшие сбежали. Даже гитару забыли прихватить.
Дед Бабай два месяца пролежал в больнице. Диагноз – сотрясение мозга, перелом нескольких ребер и двух пальцев. После выписки дома старика ждал сюрприз. Соседи подобрали разбитую гармонь и отдали на ремонт. Ну а после него... Ждала она хозяина в зале на столе, сверкая свежим лаком, переливаясь перламутровыми кнопками. Около часа Виктор Иванович любовался работой мастера, с нежностью гладил изгибы инструмента и счастливо улыбался.
Сон ночами так и не приходил. Дед Бабай, когда окончательно оклемался, вновь взялся за старое. На город ложились сумерки, а старик шел на улицу. Садился, открывал футляр и доставал хромку. Играл он с каждым днем все хуже. Память совсем стала подводить, да и пальцы плохо срослись, перестали слушаться, но Виктор Иванович не изменял своей привычке. Каждый вечер он выходил... Садился на скамейку и пытался «музицировать». Цеплялся за хромку, словно силясь удержать в сердце самое дорогое, что еще оставалось в его жизни.
Летели дни и месяцы. Выпал снег. А дед Бабай продолжал в сумерках, если не играть, то пиликать на гармони. Ни мороз его дома не держал, ни метель не останавливала…
Но вот как-то в один из таких вечеров Виктор Иванович вышел из подъезда и внезапно остановился. На соседнюю скамейку вновь пришли те четыре парня, которым в прошлый раз не понравился звук гармони. С ними был еще один - «новый», как прозвал его про себя дед Бабай. Парни бренчали теперь уже на другой гитаре, рядом стояла бутылка с «белой», видимо для сугрева. «Новый» же сидел рядом. Водки не пил, только песням негромко вторил.
Когда старик вынул из футляра гармонь, на него начали бросать неприязненные взгляды, однако что-то сказать не решились. Но после того как дед Бабай стал что-то наигрывать, к нему приблизился тот, «новый», парень. Остановился, несколько минут мусолил в руке чинарик, смотрел на старика, что-то обдумывал...
- Здравствуйте, - негромко поздоровался он с Виктором Ивановичем.
Дед Бабай поднял слезящиеся глаза, взглянул на подошедшего, и вновь опустил ухо к гармони, пытаясь отыскать нужную ноту. Парень совершенно не смутился от такого гостеприимства и присел рядом со стариком. Несколько минут молчал, внимательно прислушиваясь к звучанию хромки, и вдруг спросил: «А вы не разрешите мне сыграть?»
Дед Бабай медленно повернув голову, несколько секунд внимательно смотрел на парня. Тот поспешил объясниться:
- Я понимаю, это инструмент, который не просто доверить в чужие руки, но…
- А смогешь? – неожиданно перебил его Виктор Иванович, глядя в голубые глаза неожиданного вопрошальщика, - не молод еще?
- Смогу, - твердо ответил парень.
- Ну, держи, - с внезапной, даже для себя самого, легкостью сказал старик и передал гармонь парню...
Тот с какой-то необъяснимой нежностью взял в руки инструмент и накинул ремень на плечо. Дед Бабай с натянутой улыбкой наблюдал за его действиями. Парень рассмотрел деревянные кнопки ладов. Не нажимая их, несильно потянул меха, пробуя на пропуск воздуха, и удовлетворенно улыбнулся.
- Старая работа, добротная, - заметил он.
- Да уж постарше тебя инструмент будет, - с какой-то злой удовлетворенностью в голосе проворчал Виктор Иванович.
- Ну, да ничего, - улыбнулся на ворчанье старика парень, - и такие гармони знали…
Он заиграл… Издалека начиналась та мелодия, рождаясь где-то в глубине истерзанной временем души старого деревянного инструмента. Нежно, с неизмеримой легкостью, касаясь кнопочек, ласкал хромку молодой гармонист. Также как Виктор Иванович, непроизвольно склонив ухо к самому инструменту, предугадывая его капризы и направляя звук в нужное русло. С первых аккордов узнал дед Бабай эту песню. Узнал, понял, и с невыразимым удивлением и благодарностью слушал низкий бархатный голос парня:
«Про тебя мне шептали кусты,
В заповедных полях под Москвой.
Я хочу…»
И снова, как когда-то, мелодия жила своей жизнью, то на мгновенье затихая, не мешая голосу, то взлетая, подхватывая его и унося в какие-то светлые дали.
«Ты теперь от меня далеко,
Между нами…»
Дед Бабай, закрыв лицо руками, плакал… И казалось ему, что сквозь ладони просачивается неземной свет из того самого сна, и казалось ему, что рядом со скамейкой, негромко вторя парню, стоит Галя, и в голосе гармониста проскальзывает ее надрыв, скользит серебряной ниткой по всей песне.
«Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви…»
Затихла мелодия, закончились слова, а песня, словно продолжала жить дальше, тревожа избитое жизнью сердце Виктора Ивановича.
- Спасибо, - хрипло прошептал старик.
- Вам плохо? - парень вскочил, бросил хромку на скамейку и начал бестолково суетиться вокруг Бабая. - Может «Скорую» вызвать?
- Хорошо, - слабо улыбнулся Виктор Иванович, - очень хорошо… Сейчас отойду... Душонку ты мне поддел чуток. Играешь хорошо, поешь… Учился где?
- Не-е, – немного успокоившись, пожал в ответ плечами парень, - отец в детстве наставлял. А потом, когда я из деревни в город уехал, родители гармонь в Центр детского творчества передали. Сказали, пусть ребятишки балуют…
- Ну, это ничего, - улыбнулся дед Бабай и медленно опустил взгляд на хромку, - это, знаешь ли, дело поправимое. Если играешь, значит, надобно играть. Бери мою… Дарю…
Парень опешил:
- Да вы что? Она ж с вами, наверное, лет тридцать, не меньше…
- Больше, чуток... - улыбнувшись, ответил Виктор Иванович, с любовью поглаживая корпус гармони, - семьдесят. Перед войной пацаном учился. Она и взрывы видала, и немцев пленных. Забирай, - чуть помолчав, добавил дед Бабай, - ты мне тоже кой-чего подарил. Дороже…
- Спасибо, - только и смог сказать парень. Виктор Иванович медленно положил хромку в футляр, в последний раз взглянул на нее и решительно закрыл крышку.
- Держи, - передал он небольшой чемодан новому владельцу, - Только береги… ее… Хороший инструмент.
Потом они еще долго говорили. Сумерки уже сменила глубокая ночь, молодежь на соседней скамейке допила водку и, изнывая от нетерпения, ждала, когда старик отпустит их друга. Парень еще раз поблагодарил Виктора Ивановича и ушел.
В эту ночь дед Бабай спал на удивление спокойно. Без снов… А к утру вновь увидел Галю. Она стояла молча, смотрела на него и ласково улыбалась...

© Павел Сидоренко, 2008


Войдите чтобы комментировать